Доклад иеромонаха Тимофея (Дьяконова), насельника Николо-Берлюковского монастыря, на конференции «Древние монашеские традиции в условиях современности» Рождественских образовательных чтений (26 декабря 2023 года).


Если постараться дать краткое определение выбранной нами теме, то думается, наиболее близким будет термин «свобода».

Источником свободы является сам Господь Бог. Будучи Всеблагим и всеблаженным, Он создает из небытия все сущее. Человека при создании Господь через дыхание жизни также приобщает свободе: бесконечной и ничем не стесненной в плане выбора, и ограниченной через естественные законы видимого мира, а также через закон любви — не вкушать запретного плода.

Будучи в неповрежденном состоянии, первыми людьми действительно ничто не обладало. Все животные и птицы были приведены к Адаму, чтобы он нарек им имена (Быт. 2:19). А независимость от внешнего мира характеризуется небольшим, но ярким штрихом — они не нуждались даже в одежде. Все это было возможно при соблюдении единственной заповеди — первого опыта послушания и пребывания в полноте общения с Творцом. Эта условность — невкушение запретного плода — с видимой точки зрения была абсолютно несложной, но на практике оказалась непреодолимым препятствием, на котором споткнулись наши прародители.

Следование своему разумению породило катастрофу вселенского масштаба, печальными наследниками которой являются все люди от Адама. Погнавшись за мнимой возможностью «стать как Боги» (Быт. 3:5), то есть обрести абсолютную свободу, человек именно ее и потерял. Нелепая попытка скрыться от Бога в листве райских деревьев, угрызения совести, самооправдание, а после изгнания из рая — уныние и плач: все это безусловно является признаками именно утраты внутренней свободы человека. Как итог, каждый год Церковь воспевает на Сыропустной неделе:

Седе Адам прямо рая, и свою наготу рыдая плакаше: увы мне, прелестию лукавою увещанну бывшу и окрадену и славы удалену! (стихира на Господи воззвах)

Дальнейшая всемирная история показывает нам, как непрестанно пытаясь избавиться от приобретенных уз несвободы, человек все глубже погружался в духовную паутину, окутавшую его.

Все изменилось с воплощением Сына Божия. Господь восстанавливает утраченный союз Бога с человеком, а вместе с ним становится возможным вернуть и потерянную свободу. «Истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32), говорит Он пришедшим к нему иудеям, вместе с этим показывая и путь к ее достижению: «отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною» (Мк 8:34).

В жизни Церкви Христовой монашество стало живым воплощением данных слов Спасителя. Приходя в монастырь, послушник отвергается своего «ветхого человека», берет на себя крест спасительного послушания игумену и следует за Христом.

По словам прп. Иоанна Лествичника, «свет монахов суть ангелы, а свет для всех человеков — монашеское житие» (Лествица, Слово 26). Эти слова многие века отражали живую традицию христианских народов. Люди устраивали свой внутренний быт, ориентиром имея монастырскую жизнь. И как следствие, приходящие в киновии находили для себя привычные условия, в которых были воспитаны с молоком матери.

Со временем ситуация изменилась, и прежний соблазн обретения абсолютной свободы — быть ни от кого и ни от чего не зависимым, в том числе и от Бога, снова стал овладевать умами и сердцами людей. Наше Отечество эта волна в полной мере захлестнула в ХХ веке, когда в безудержном поиске той самой свободы наш народ дважды пережил крушение государственного строя, а Церковь претерпела беспрецедентные гонения.

Возврашаясь к сегодняшнему дню, стоит признать, что современный человек несет на себе в более или менее явной степени отпечаток исторически печального опыта поиска свободы. Это же касается и тех, кто движимый призывом к иноческой жизни, приходит в монастырь.

Новоначальный неизбежно приносит с собой в обитель и свое внутреннее устроение. Зачастую само понятие о жизни в монастыре имеет превратный характер, взрощенный различными предрассудками, клише и собственными фантазиями. То ли это представление о монастыре, как об успешном коммерческом предприятии или крепком советском коллективном хозяйстве, то ли, с другой стороны — романтические мечты о жизни в современной обители, как в древней египетской пустыни.

Безусловно, жизнь в монастыре предполагает и труды внешние, призванные к усмирению бунтующей плоти, и молитвенное предстояние в глубине сердца, как места таинственной встречи с Богом. Главное, чтобы жизнь монаха основанием своим имела блаженное послушание.

Прощаться со своим «уставом» — дело весьма болезненное. Как пишет прп. Иоанн Лествичник, «начало умервщления душевной воли… бывает прискорбно» (Лествица. Слово 4. О блаженном и приснопамятном послушании, 4). Нередко именно это начало бывает камнем преткновения для желающего иноческого жития. Порой мы являемся свидетелями, как в монастырь приходит человек, имеющий внешние задатки: навык церковного чтения и пения, опыт пономарского служения, способность к несению телесных трудов, наличие специальностей, жизненно важных для монастырской хозяйственной деятельности — а иногда и все вместе перечисленное. Но либо неуживчивость с братией, либо нерадение к положенным трудам, либо что угодно иное — в целом же упорное нежелание смириться и подклонить свою выю под бремя Христово делают свое дело, и потенциальный кандидат либо вовсе уходит в мир, либо начинает свое бесконечное паломничество из монастыря в монастырь в безуспешном поиске найти пристанище для своего «необрезанного» сердца.

К сожалению, таких примеров множество, и в современной монастырской среде уже сложился диагноз для тех, кто подобным образом направляет стопы свои «по словеси своему». Умозрительная «Шаталова пустынь» – вот тот «град», которого взыскует порой весьма горячее, но не смирившееся сердце несостоявшегося монаха.

Болезненность первых смирительных оков, налагаемых на необузданное сердце новоначального, прикосновение духовного скальпеля игумена в деле отсечения греховной воли послушника — в первом приближении могут создавать впечатление о монастырской жизни как некоем узилище, куда брошен отбывать пожизненный срок «безвинный страдалец».

Но прочтем до конца слова прп. Иоанна, приведенные выше:

Начало умервщления и душевной воли и членов тела, бывает прискорбно; средина иногда бывает с прискорбием, иногда без прискорбия, а конец уже без всякого ощущения и возбуждения скорби. Тогда в скорби и болезни сердечной бывает сей блаженный и живой мертвец, когда увидит, что исполняет свою волю; ибо страшит его бремя собственного осуждения (Лествица, Слово 4).

Ярким примером в свете вышесказанного является жизнь выдающегося, в особенности для нашей епархии человека – схиигумена Парфения (Агеева), настоятеля Николо-Берлюковского и основателя Спасо-Преображенского Гуслицкого монастырей.

Родом из старообрядческой семьи, отрок Петр (так звали его в миру) воспитывался в строгости и с самого детства имел устремление к молитвенной уединенной жизни. В 30 лет он присоединяется к Православной Церкви и совершает многотрудный и опасный пеший путь на Святую Гору Афон, где в последствии принимает пострижение в великую схиму.

Отец Парфений стал участником исторического события — возвращения русской братии в Пантелеимонов монастырь. Вскоре после этого ему было предложено перейти на жительство в пустынную келью «в тишину, на безмолвие». В слезах и великой радости он принял это благословение, являющееся заветной мечтой и пределом его желаний в земной жизни. Не имея никакого житейского попечения, получая «пищу, одежду и все нужное» из монастыря, в тишине глубокой афонской пустыни он навыкал опыту безмолвия, находясь под наставничеством и учительством жившего с ним старца монаха Тимофея (Странствия. С. 56-58).

Но недолго пришлось о. Парфению наслаждаться пустынными молитвенными трудами. От своего духовника старца Арсения он получает благословение навсегда оставить Святую гору.

Ни денег, ни необходимых документов, ни разумной цели для путешествия, но лишь краткое и непреложное благословение: «иди в Россию… в Сибирь, в Томскую губернию; а там Господь тебе дело покажет на пользу души твоей и прочим» (Странствия, С.75).

Перед отъездом в Россию о. Парфений совершает паломничество на Святую землю, где при встрече с Патриаршим наместником изливает свою душевную скорбь в надежде через архипастыря получить отмену страшного для него благословения. В ответ митрополит Мелетий произносит знаменательные слова для афонского постриженника:

«Адаму ведь лучше было в раю, нежели тебе в Афоне: ибо там не было ни людей, ни врагов, ни диавола; но когда преслушал Божию заповедь, то оттуда выгнан был; а в Афоне все есть: люди и враги, и диавол, то тамо без Божией помощи можно во все грехи впасть и погибнуть, а с Богом и в самой Москве спасешься» (Автобиография. с.15).

Возвратясь из Иерусалима, о. Парфений узнает о блаженной кончине своего духовника отца Арсения. Искушение оставить исполнение старческого благословения стало смущать сердце подвижника, вдобавок многие его друзья и духовные братья утешали его доводами: «Неужели Господь только за то пошлет в муку, что не пойдешь из Святой горы? Неужели Божия Матерь не упросит за тебя Сына Своего?» В итоге следующие полгода им были проведены по разным кельям на Афоне.

Вместе с внешним обеспечением и покоем, во многом схожим с его прежним жительством в пустынной келье, о. Парфений описывает свое внутреннее состояние: «за мое двоедушие… напало на меня уныние, отяготили меня помыслы, и начали во мне рождаться страсти, и стал я приходить в отчаяние о своем спасении, и был уже в опасности подвергнуться душевной смерти» (Странствия, С.92).

Наконец очнувшись от этого духовного сна, он исповедал свои помыслы и терзания духовнику, от которого получил наставление: «иди скорее, иди в назначенный тебе от старца путь, а то пропадешь душею и телом» (Странствия, С.92)

Водимый Божиим промыслом, несмотря на большие искушения, о. Парфений наконец добирается до города Томска и оказывается в самой пучине житейского моря. Никто его в этом городе не ждал, а цель его пребывания среди молвы людской не ясна. Лишь спустя несколько месяцев он встречается с епископом Афанасием, в лице которого находит духовного собеседника и сотаинника на долгое время. Услышав о многочисленных странствиях, Владыка благословляет их все описать. Результатом понесенных трудов является книга «Сказания о странствиях…», изданная несколькими тиражами при жизни о. Парфения и ставшая назиданием и духовным утешениям как для многочисленных ему современников, так и в наши дни. В доме-музее Ф.М. Достоевского в кабинете писателя на видном месте лежит экземпляр вышеуказанной книги, которая была для великого литературного гения настольной книгой.

Спустя некоторое время епископа Афанасия переводят на Иркутскую кафедру, и о. Парфений опять оказывается не у дел. Снова неизвестность, снова не понятно, куда держать путь и где приклонить главу. О. Парфений в этот период пишет о своих помыслах выйти на улицу нагим, приняв подвиг юродства, либо идти проповедывать к китайцам. В итоге, по благословению монахолюбивого свт. Филарета Московского он определяется в Гефсиманский скит Свято-Троицкой Сергиевой лавры, где застает живую традицию пещерножительства.

В 1855 году о. Парфения рукополагают в священный сан и назначают строителем в Николо-Берлюковскую пустынь. Его монашеский опыт безмолвной жизни на Афоне, а также увиденное в Гефсимании дают возможность упорядочить зачатки пещерной жизни Берлюковской пустыни, положенной насельниками обители в начале XIX века.

И на этом странствия о. Парфения не заканчиваются. От императора Александра II был получен указ об устроении миссионерского монастыря в восточной части Московской губернии, для уврачевания старообрядческого раскола. Никто как о. Парфений не подходил лучше на эту многопопечительную, но важную для Церкви должность. В 1860 году он назначается строителем Гуслицкого Спасо-Преображенского монастыря, в котором несет послушание в течение 12 лет.

Необходимым стоит добавить, что на протяжении всего «московского» периода о. Парфением велась активная миссионерская деятельность, сопровождаемая частыми диспутами со старообрядцами. С отеческой заботой афонский постриженник принимал их и увещевал, полагая немалые силы на их вразумление. Часто в отчетах о. Парфения на имя свт. Филарета было написано: «Совершенное оставил свое упорство» (А. Панин. Благословенное странствие инока Парфения, С.230).

Как итог жизни, проведенной во многих лишениях и внешнем неустройстве, по прошествии лет схиигумен Парфений заключает:

«Я теперь вполне предал себя Божьей воле и в Его полное распоряжение; буди Его святая воля, пусть, какими Он хощет путями, теми и проводит, а мое одно дело — беспрекословно повиноваться Его распоряжению, и только просить Его помощи и милости; ибо с Ним, Создателем, повсюду хорошо и спасительно; ибо очень весело и радостно идти во след Его, Царя Небесного, хотя узка и скользка дорога, но зато хорош Предводитель» (Автобиграфия, С.15).

«Каждым человеком и его бытием и делами управляет сам Бог, только ежели человек не последует своей воле и своему собственному плотскому стремлению, но завсегда прибегает к Богу и просит Его милости и помощи» (Автобиография. С. 16).

Дорогого стоят слова человека, на личном опыте пережившего сказанное. Ведомый Промыслом Божиим, в немощи приобретая силу Божию, приснопоминаемый старец к концу жизни стяжал то потерянное состояние первого Адама — истинную и неповрежденную свободу. Из своей внутренней сокровищницы, которую он стяжал через блаженное послушание, сквозь века схиигумен Парфений сообщает нам, монашествующим XXI века о пользе этого «узкого и скользкого», но верного и спасительного пути, ведущего в Царствие Небесное.